Уилсон Э. Мир Чарльза Диккенса. Юриспруденция
Вот и все про школу. Куда более важным оказался жизненный опыт последующих десяти лет - как раз перед тем, как успех "Пиквикского клуба" позволил ему подумать о возможности целиком посвятить себя литературе. Работа на фабрике ваксы была для него адом, но из этих мучений соткалась ткань его вымышленного мира. Академия Веллингтон-Хаус, какой бы жалкой она ни была, принесла освобождение от поденщины на фабрике ваксы и приоткрыла кусочек неба: образование было главным, что могло помочь ему попасть в хорошее общество. Он поочередно побывал в ролях многих мелких служащих, обитающих на окраинах судейского мира и мира парламентского, самозабвенно отыскивая новую отдушину для своего таланта. Труд, которым он за деньги (хоть и небольшие) занимался в юности, не был мукой, он был всего лишь помехой, препятствием, отклонением от цели. Служба Диккенса в адвокатских конторах, а также его деятельность в качестве парламентского репортера не вошли, подобно фабрике ваксы, в ту ткань, которую плела его фантазия, хотя впечатления, полученные в мире судейских, снабдили гобелен его творчества множеством необычных рисунков, гротескных и мрачных. Но куда больше, чем впечатления, вынесенные из участия в юридической и политической жизни страны, сказалось в его книгах безграничное презрение к самим британским законам и парламентской системе, которые своим многословием и заплесневелой ритуальностью породили протест в его юной, честолюбивой душе. Это чувство не покидало его всю жизнь и придало его социальным взглядам какую-то особую оригинальность и нелогичность.
Между тем дела семьи Диккенсов шли не лучшим образом. В 1825 году бюрократы из таможенного ведомства разобрались наконец, что их служащий обанкротился и попал в долговую тюрьму. Джону Диккенсу, которому не было еще сорока, пришлось выйти на скудную пенсию. Правда, он рьяно взялся за изучение стенографии и еще до окончания Чарльзом школы приобрел специальность репортера-стенографа. Но материальное положение Диккенсов было непрочным. Им пришлось съехать с прежней квартиры. Вдобавок семья увеличилась еще на одного человека - родился младший сын Огастес. Один из школьных друзей Чарльза, посещавший Диккенсов, когда они жили на Полигоне в Сомерс-Тауне, этом приличном бедном северном предместье Лондона, описывал миссис Диккенс как женщину хрупкую, слабого здоровья.
Хрупкая или нет, Элизабет Диккенс опять утвердила свою власть в семье и сыграла решающую роль в том, чтобы отдать сына на службу, хотя его новый хозяин - Эдвард Блэкмор - утверждает, что он. хорошо знал и отца Диккенса. Как бы там ни было, в мае 1827 года Чарльз Диккенс в возрасте пятнадцати лет поступил младшим клерком в адвокатскую контору "Эллис и Блэкмор" на Холборн-Коурт, Грейз-Инн. Здесь он оставался до ноября 1828 года. Позднее усиленные занятия стенографией - он изучал ее в свободное время по системе Гарни - дали ему возможность бросить казавшуюся ему бесперспективной работу мелкого конторского служащего (он был здесь чем-то вроде мальчика на побегушках) и стать вольным репортером. Он был слишком молод, чтобы писать отчеты о работе парламента (ему не исполнилось семнадцати), но, к счастью, помог случай (и материнская родня): один дальний родственник семьи Бэрроу, некий Томас Чарлтон, был вольным репортером в Докторс-Коммонс. Теперь Чарльз мог, сидя в его ложе, записывать ход судебных заседаний. Судопроизводство тоже показалось ему сплошной нелепицей.
Английские законы предстали перед ним здесь в самом карикатурном виде - трудно вообразить что-либо более невыносимо нудное для честолюбивого и способного юноши. Контора "Эллис и Блэкмор" должна была ему казаться тупиком, но Докторс-Коммонс уже поистине был унылым, застойным болотом; впрочем, позднее, открыв на паях с другими собственную юридическую контору, занимавшуюся в периоды, когда не работал Докторс-Коммонс, делами полицейского суда, он еще расширил свой юридический опыт. Так Диккенс провел три с лишним томительных года (и это в том возрасте, когда мы обычно исполнены честолюбивых планов!). Трудно сказать, была ли в конце концов какая-нибудь польза Диккенсу-писателю от того, что он сменил беспросветную и печальную рутину адвокатской конторы, где служил младшим клерком, на рутинное крючкотворство Докторс-Коммонс. Здесь, в суде, расположенном неподалеку от собора св. Павла, ему в течение почти четырех лет приходилось слушать нескончаемые и запутанные процессы - главным образом церковные тяжбы, подлежащие суду Лондонской епископальной консистории или Апелляционному суду архиепископа Кентерберийского, случайные дела из Суда Адмиралтейства и дела о праве наследования, находившиеся в ведении специального Суда по делам наследства. Из этого периода его жизни пришло блистательное - одновременно смешное и беспощадное - изображение британской судебной машины (ее механизма и атрибутов, одушевленных и неодушевленных), получившее свое высшее воплощение в романе "Холодный дом"; но отсюда же пришли и беглые зарисовки, с помощью которых он пытался высказать свое мнение о сути этих нелепых законов и показать внешние их проявления.
Диккенс - журналист и редактор всегда - даже в тех случаях, когда он извлекал из фактов весьма субъективные мнения, - заботился о фактической точности, однако у Диккенса-романиста подход к материалу был иной. Конечно, в романе "Барнеби Радж" он старается как можно точнее воспроизвести события бунта 1780 года; верно и то, что зачастую он ставил перед собой насущные публицистические задачи (так, в "Оливере Твисте", например, говорится относительно Закона о бедных, а в "Дэвиде Копперфилде", в тюремном эпизоде с Хипом и Литтимером, осуждается система одиночного заключения). И все же романы Диккенса посвящены прежде всего людям и общественным установлениям - мужчинам и женщинам и объединяющему их обществу - и имеют перед собой более широкие цели, так что детали растворяются в ткани романа, укрепляя мир, созданный воображением писателя.
Хорошо нам запомнившаяся жидкая каша Оливера Твиста, составлявшая весь ужин в работном доме, отнюдь не придумана автором; но почему-то нам так же, если не лучше, запомнился белый жилет жестокосердого джентльмена из попечительского совета: белизна этого жилета ассоциируется с показной и лицемерной безупречностью ее владельца и одновременно напоминает нам о нечувствительности к страданию - точь-в-точь какая-нибудь каменная стена, сверкающая своей белизной в безжалостных лучах солнца. Это лишь один из многочисленных примеров, которые можно почерпнуть из ранних романов Диккенса, когда его образы еще только вылуплялись из обстоятельных журналистских описаний. В более поздних романах факты легче переплавляются в поэзию.
Итак, пребывание Диккенса в Докторс-Коммонс не сказалось особенно заметно в его романах, хотя это было очень странное, поросшее плесенью место - вполне в духе Диккенса. Оно послужило материалом для одного из "Очерков Боза", но эту журнальную юмореску не назовешь художественным произведением. Позднее воспоминание о Докторс-Коммонс вынырнуло среди автобиографических вкраплений "Дэвида Копперфилда", однако там Докторс-Коммонс не более как часть Лондона по соседству с собором св. Павла, где живущий на содержании у бабушки юный Дэвид впервые начинает знакомиться с правдой жизни и где он остается до тех пор, пока алкоголизм мистера Уикфилда и козни Урии Хипа не доводят до разорения Бетси Тротвуд и ее внуку не приходится покинуть эту тихую заводь, это прибежище бездельников, уверенных, что они делают подобающую джентльмену работу. Что до многочисленных церковных и флотских тяжб, которыми, очевидно, пришлось заниматься Диккенсу, то, по-моему, от них не осталось ничего, кроме капитана Катля с его полной неосведомленностью в мореходных приборах, среди которых он живет в лавке Соломона Джилса 1. Завещания же в романах Диккенса встречаются на каждом шагу: это вызвано вескими социальными причинами и, что не менее важно, мелодраматичностью сюжета; но при этом ни одна "духовная", хотя Диккенс, наверное, много перевидал их в юности, не вызывает у него ни малейшего интереса как юридический документ - все они, как выясняется (включая и знаменитую "духовную" Джарндиса 2), не более чем сюжетный прием.
Так же обстояло дело и с конторой "Эллис и Блэкмор", в которой смолоду работал Диккенс. По всем его романам - с "Пиквикского клуба" и до "Больших надежд" - разбросаны, один другого удачнее, образы адвокатских клерков. Некоторые из них поданы сатирически - это ленивые, преисполненные предрассудков и социальной спеси, наглые клерки у Додсона и Фогга; некоторые нарисованы с юмором и симпатией, как, например, Дик Свивеллер (верно, таким был бы и сам Диккенс, случись ему навсегда застрять в конторе стряпчего). Это и молодой Смоллуид из "Холодного дома", обрисованный с враждебностью и презрением; это и мистер Гаппи из той же книги, которого автор странным образом презирает одновременно и за его социальные претензии, подобные тем, какие, вероятно, были смолоду у него самого, и за его примитивные комплексы. Что касается их хозяев-стряпчих, то, за исключением расположенного к людям, хоть и циничного, мистера Перкера, адвоката Пиквика, это галерея отъявленных негодяев, от Додсона и Фогга, Самсона Брасса, Урии Хипа, мистера Воулса до мистера Талкингхорна; лишь под конец, в "Эдвине Друде", появляется улучшенный вариант адвоката - мистер Грюджиус. Впрочем, эти добрые и злые молодые клерки и их хозяева - мастерски выписанные, неповторимые индивидуальности, живущие в своем особом мире: комнаты, где они работают, трактиры, где обедают, пирушки, где в клубах дыма они председательствуют и распевают свои куплеты, суды, где они толкутся, театры, куда ходят развлечься, - все это уводит покоренного читателя в их пропахшие пылью и книжной плесенью, неподметенные убогие конторы, и нам уже чудится запах вина, сала, мясной похлебки с овощами и подогретого бренди с водой, этого неизменного участника всех дружеских бесед. Только их работа остается где-то за кулисами, кроме разве тех случаев, когда в ней запрятаны пружины сюжета: вот он трудится, мистер Гаппи, и готовит разоблачение леди Дедлок.
Примечания.
1. <Капитан Катль и Сол (Соломон) Джилс - персонажи из романа Диккенса "Домби и сын". 2.< "Духовная "Джарндиса" - тяжба между наследниками Джарндиса составляет одну из сюжетных линий "Холодного дома".